Свадебный коктейльИнформация о свадьбе и не только

Всю войну они прошли вместе: Николай оперировал, медсестра Тамара помогала.

Их соединила война: медсестру Тамару и военного врача, подполковника Авксентьева. Она — круглолицая, с очаровательными кудряшками, худенькая и маленькая, как Дюймовочка, проворная и веселая — такие девчонки нравятся мужчинам. Николай — богатырского телосложения, высокий и по характеру добрый — трепещи женское сердечко!

— Тома, и рука у тебя легкая, и хорошенькая ты какая! — первый в своей жизни комплимент от мужчины услышала юная медсестра.

Ну, что тут долго рассказывать. Свадьбу сыграли на фронте: выпили по чарке. «Горько!» — закричала подруга Тамары медсестра Надя. Поцеловались молодые. Только присели за стол, как в госпиталь притащили едва живого бойца, и новобрачные кинулись к операционному столу. Вот такая свадьба вышла. Всю войну они прошли вместе: Николай оперировал, медсестра Тамара помогала. Счет спасенных жизней бойцов не вели.

Мне хотелось расспросить Тамару Михайловну о фронтовой жизни, о ее муже Николае Андреевиче Авксентьеве, ставшим после войны известным в Тюмени врачом. Но в тот летний день не решилась завести разговор. Тамара Михайловна из Нижневартовска приезжала в Тюмень на встречу к своим родственникам. Ее дочь Светлана Заболоцкая сказала:

— Слишком много мама пережила, вспоминать о войне тяжело. Девятого мая ей море цветов надарят. Телефон трезвонит. А она в праздник плачет…

Долгожданной гостье из Нижневартовска родные были несказанно рады: чуть ли не десять лет не виделись — объятия, сбивчивые речи…

— Тома, ты все такая же веселая, легкий у тебя характер!

— А чего грустить по мелочам?

Как немцы брали языка

Другая встреча меня потрясла. Тамара Михайловна уже тяжело болела, война-таки сказалась на ее здоровье. Но она держалась мужественно. Один день на фронте, который невозможно забыть, не раз отголосками являлся ей кошмаром во сне. Она помолчала и начала рассказ:

— Было это так. Наш полевой госпиталь расположился примерно в километре от линии фронта. Как сейчас вижу: палатка, стол, на нем раненый. Николай ведет операцию, я — рядом. Все идет успешно. Я отошла на шаг взять бинты. Николай ко мне стоял спиной. В тот миг я даже не поняла, что случилось. Вдруг чьи-то сильные руки зажали мне рот, кто-то меня схватил и куда-то потащил. Я и крикнуть не успела. Мне — кляп в рот, мешок на голову. Дают мне пинка и кричат: «Шнель!». А у меня ноги ватные. Сердце как тисками сдавило. «Вот и смерть моя», — думаю.

Но судьба сжалилась надо мной. Как мне потом рассказывали, мой Коля сразу хватился меня, поднял тревогу. И наши бросились меня искать. Догнали фрица, окружили, а он мной прикрывается и, видно, выстрелил бы в меня, но Петров (такую фамилию лейтенанта забыть невозможно) опередил. Немец захрипел, рухнул на меня…

Пришли в палатку. Коля быстро достал спирт, разбавил водой, заставил выпить. «Ну-ну, жива — и ладно».

А я подумала: чуть-чуть судьбу Нади не разделила…

Немцы приходили за «языком». Второй раз. Накануне у нас исчезла Надя. Мы с ней вместе в училище учились. Потом нашли мою подруженьку… Ужасная смерть: фашисты отрезали ей язык, выкололи глаза, зверски искалечили.

У Наденьки и жениха-то не было. Никогда не забуду, как после нашей свадьбы с Колей она сказала: «Вот закончится война, я себе такого парня отхвачу! Свадьбу будем играть всей деревней и по-настоящему. Ты, Тома, платье подвенечное наденешь и еще раз с Николаем свадьбу сыграете. Эх, повеселимся! У меня, знаешь, какая маманя! А батяня на гармошке играет». Наде и восемнадцати не исполнилось. Симпатичная была, а шустрая какая, мы ее Надя-молния звали. Многих раненых она с поля боя вытащила...

Я смотрю на фронтовичку, бывшую медсестру Тамару. В молодости ее шутя воробышком звали, не отличалась она богатырской силой.

— Тамара Михайловна, наверное, раненых тяжело было выносить?

— Еще как. Помню своего первого раненого. Здоровый парень, просто увалень. У него ноги перебиты. Он стонет: «Сестричка, спаси ты меня. Спаси, родная…». Я ему перевязку наспех сделала. Ловко ухватила парня, а сил тащить не хватает. Да еще пулемет давай поливать. Прижалась к земле. Стихло на минутку. Парень руками скребет, пытается мне помочь, а я не могу его с места сдвинуть. Упала рядом, плачу: «Миленький, не могу». Он опять: «Сестричка, спаси меня». Я молю: «Господи, ну, где окопчик, чтобы от огня укрыться?». Осколки свистят… Тащила его что есть мочи. На наше счастье санитары подоспели.

— На передовой столько раз могла пуля шальная зацепить. Страшно было?

— Человек ко всему приспосабливается. Идет обстрел, а мы по свисту снарядов определяем, куда они летят, бежим в противоположную сторону. Спастись и жить охота было… В мирное время запросто бы грыжу заработала, надорвалась бы. Но молодой была, на войне нюни не распускали. Мне не раз говорили: «Счастливая ты, заговоренная, ни одного ранения, а всю войну прошла»… Наверно, счастливая. Был случай, когда мы запросто бы в плен к немцам угодили. Разместились, помню, в единственном уцелевшем доме, все остальные в селе были сожжены. Стол был там хороший, дубовый, с мощными ножками. Я почему запомнила? У нас дома такой же стоял. В общем, все идет как обычно: Николай оперирует, я — рядом. Бой идет, грохочет рядом. Операцию закончили. И стало как-то неожиданно тихо. Коля говорит: «Вроде затихло». И вдруг — немецкая речь! Наши отступили... Мы раненого — на носилки, бегом к запасному выходу. Стояла поздняя осень, на улице темно, хоть глаз коли, вот нам и удалось скрыться. Чтобы спастись, прятались на болотах. В ледяной болотной жиже простояли несколько суток. До костей промерзли. Слышим, наши наступают…

В окружение не раз попадали. Тут какое правило: и самим надо живыми остаться, и знамя полка, допустим, спасти. Знамя — это святое. Не спасешь его — полк расформируют. Одному солдатику под шинель намотали знамя. Патриотичных слов некогда было говорить. Разделились на два отделения, договорились соединиться в условном месте. Солдатика того со знаменем немец подстрелил, он рухнул, как подкошенный. Сняли с него знамя, другому бойцу передали. Наше отделение вышло из окружения, а в другом — все погибли…

Награда из рук Рокоссовского

Тамара Михайловна Авксентьева родилась в Тюмени в 1921 году. Была самой старшей из семи детей. Семья — без кормильца. В 37-м году репрессировали отца, и ярмо врага народа душило, не давало нормально жить. Мать долгое время из-за родства с «политически вредным» не могла устроиться на работу. Наконец взяли! Посудомойкой в детский дом. Это было большим везеньем. Мама Зина собирала из тарелок остатки еды и кормила своих детей. А что делать? Платили мало. Одеть такую ораву не было возможности, так хоть накормить...

Тамаре удалось устроиться на Тюменский фанерокомбинат. Неизнеженная, работящая девушка сразу приглянулась трудовому коллективу. И все как-то стало ладиться в ее судьбе. Тамару по направлению комбината направили в Ленинград учиться на мастера. В 1940 получила профессию. Родной комбинат и дальше стал продвигать «отличницу, комсомолку, спортсменку». Расхожие слова из кинофильма пишу без всякой иронии. Так в те годы составляли характеристики. В 1941 году Тамаре поручили возглавить в тюменской школе №6 пионерскую дружину. И — война...

Она, не раздумывая, подала заявление в военкомат с просьбой отправить ее в действующую армию. «Хочу защищать свою любимую Родину», — написала в заявлении. Досады на то, что отца несправедливо признали врагом народа, в душе не было. Патриотизм тогда определял поступки людей.

В Свердловске, где расположилось эвакуированное Киевское военно-медицинское училище, за полгода по ускоренной программе прошла курсы медсестер. Потом был второй Белорусский фронт.

Медсестра Тамара отличалась крепким характером и находчивостью. Ее организаторские способности пригодились на передовой. Вскоре ей поручили командовать взводом санитаров-носильщиков. Своими глазами Тамара видела кровопролитные бои, переносила все тяготы солдатской жизни, но в письмах домой о том — ни слова. В заветных треугольниках писала: «Здравствуйте, мои родные! Я жива, здорова, чувствую себя хорошо. Наша армия наступает! Солдаты держатся бодро, мы разобьем фашистов! Обо мне не беспокойтесь».
Когда приходила весточка с фронта, не только в ее семье, на всей улице Водопьянова (позже — Любы Шевцовой), где жила Тамара, был праздник. В одном из писем она сообщила, что познакомилась с военным врачом Николаем Авксентьевым. «Коля меня любит, он вам понравится», — сделала приписочку. В ответном письме из дома Тамара узнала, что ее братишка Павлуша, как только минуло ему шестнадцать, убежал на войну за подвигом. Направили Павлика на Ленинградский фронт. Пережил он всю блокаду. Был сапером. После победного 45-го служил в Прибалтике.

— А где же Тамара? Что-то задержалась весточка, — переживали родные.

Почтальон утешал:

— Она же у вас медик — лечит, война-то окончилась. Не переживайте.
В 1946 году радость пришла в дом. Открылась дверь, раздался звонкий родной голос: «Вот и я!». На гимнастерке у Тамары — медали «За отвагу», «За взятие Кенигсберга», другие награды. Орден «Красной Звезды» вручил Маршал Советского Союза Константин Рокоссовский — за то, что вынесла она с поля боя офицера.

А Тамара Михайловна говорит:

— Не делала я различий, кого прежде спасать — рядового или капитана. Вытащила едва живого раненого, он большим чином оказался, награду мне и дали.
Комиссовали Тамару Михайловну в 1946 году — она ждала ребенка. Родилась Светланка, но родную Тюмень пришлось покинуть. Уехала с дочкой к мужу. Николая Андреевича, военного врача, направили в Армавир. Там появился на свет Сергей. Затем Авксентьевы перебралась на Сахалин. Семья кочевала по городам и весям огромной страны, прежде чем вернуться в Тюмень.

автор: Елена ДУБОВСКАЯ
Источник: «1941-1945. Один день войны»